[indent] по лицу стекает пот. ветер опаляет обманчивой прохладой лицо и шею. ткань формы неприятно липнет к разгоряченной коже. под ногами скрипит песок питчерской горки. нервы накалены, мышцы сводит от напряжения. в ярком солнечном свете и в подрагивающем у земли нагретом воздухе грузная фигура кэтчера расплывается, превращается в бесформенное броское пятно. все знаки обговорены еще в первую неделю совместных тренировок и выучены наизусть. субин прячет лицо за козырьком кепки и бейсбольной перчаткой. чужой пронзительный взгляд бесконечно нервирует. мяч выскальзывает из руки и через пару мучительно долгих секунд предсказуемо отскакивает от биты — у субина все просчитано: прямо в перчатку минги. и все же за мгновенье до сердце предательски сжимается.

[indent] пот застилает глаза, когда субин вместе с командой идет в сторону скамьи запасных, но отчетливо видит на знакомом лице ехидную усмешку. то ли слишком сосредоточен на этом человеке, то ли просто-напросто напекло голову и изнуренное давлением сознание рисует предсказуемое выражение по плохо угадываемому. и пока все внутри горит и бушует, субин с неохотой и с усилием воли разжимает пальцы кулака и с неловкой и кривой улыбкой хлопает распрямленной ладонью по подставленной руке одного из сонбэ. никто не видит гнева и досады — у субина все под контролем: для каждого найдется и поддерживающий хлопок по плечу, и здравая похвала, и слова утешения и приободрения. кто-то ответно трепет по волосам сразу же, как тот устало плюхается на жесткую скамью. а человек в костюме маскота команды подает бутылку воды и заботливо кладет на лоб смоченное в ледяной воде полотенце. сознание проясняется. и чужой прожигающий взгляд ощущается куда отчетливее. и пока скамья под невысокой крышей наполняется шквалом наставлений и мотивирующих слов, субин злобно и тихо цыкает языком.

[indent] слышит будто бы только одного человека. он сидит рядом, на ряду позади. субин не видит выражение лица енджуна, только слышит, как он то ли фыркает, то ли хмыкает — и будто бы вживую видит его прямо перед собой. и да, это бесит субина куда сильнее, чем назойливое внимание сонбэ.

[indent] у них определенно странные отношения.

[indent] для енджуна субин изначально фактор исключительно раздражающий: занял его место, заручился поддержкой и вниманием ребят из команды, со средними способностями. как только аса выписали из больницы и разрешили посещать стадион и заниматься индивидуальными реабилитирующими тренировками, тот не упустил ни единого шанса прокомментировать действия «замены» и посветить то кислой милой, то торжествующим оскалом. такие «гении» с замашками одиноких волков хороши только в качестве персонажей книг или кумиров с экрана телевизора. столкнувшись с неприятием и хамством лицом к лицу, субин, сцепив зубы до ноющих мышц лица, упрямо играл роль мальчика-зайчика, глупого, но удобного, а потому легко располагающего. но енджун, наоборот, только сильнее скалился на бесконечные попытки поладить, подобраться поближе... его явно выводила из себя эта черта субина. может, он действительно просто мог заглянуть глубже и лучше других ощущал необъяснимое несоответствие. но факт остается фактом: енджун не рад субину. и это почти с первых минут заметили все, кто находился на стадионе, когда тренер решил их познакомить. и если многие предполагали и ждали, что пройдет время и страсти улягутся, то субин где-то на подсознательном уровне уже знал: ничего уже не будет простым. и был обезоруживающе прав.

[indent] трудно в том признаться и признать по истечении невыносимого растянувшегося месяца личного знакомства, но енджун для субина в прошлом (а если быть еще честнее, то и в настоящем) — кумир. как влюбленный и очарованный мальчишка, он собирал все новости о прогремевшем в бейсбольном мире новичке с удивительными и мощными подачами. он смотрел все доступные в сети матчи по несколько раз, фиксировал все в тетрадках, записывая сильные и слабые стороны всех в команде, в которой он играл. и если и был кто-то, кто знал енджуна, не как человека, а как игрока, лучше, чем субин, то их точно можно было пересчитать на пальцах одной руки. одержимость бейсболом как-то незаметно для него самого отчасти превратилась и в одержимость человеком, как идеей, как функцией. до личного знакомства енджун для субина — больше концепция, чем живой человек. и потому было так неприятно и больно столкнуться с енджуном настоящим. и ощущать на себе его пронзительный и будто бы то ли оценивающий, то ли упрекающий взгляд. субин знал, что енджун, вроде как, не слишком приятный в общении человек, предпочитающий прямоту и грубость подстраиванию под других и дружелюбию. но знать и видеть (ощущать, чувствовать) — не одно и то же. и это как-то не слишком располагало к выстраиванию нормальный приятельских и деловых отношений. енджун — скала, которую хрен сдвинешь. субин все бьется о него лбом (вновь и вновь), но они будто бы все еще зависли в точке отсчета. с одним лишь отличием: енджун теперь знает наверняка, что субин не(совсем) тот, за кого себя выдает. субин лицемер. субин лжец. субин ведомой, привыкший брать свое любыми доступными способами.

[indent] матч вышел интересный, но они его проиграли. проиграли на глазах у восстанавливающего и возвращающего форму аса. позорно и стыдно. субин, запихнув куда подальше детскую досаду, непонятную обиду и преувеличенную горечь куда подальше, извиняется перед сонбэ и предлагает отыграться в следующий раз. все храбрятся. дать бы возможность всем пережить поражение, не сбегая и принимая его с достоинством, но у субина нет сил и он, прекрасно осознавая собственное трусливое ребячество, даже так не показывает искренних эмоций. он боится. боится то ли показаться слабым, то ли быть слабым, то ли не быть принятым, то ли того, что все могут оказаться такими же хрупкими... и тогда трещина одного может привести к тому, что сломаются все. из них енджун, который всегда выбирает честность, — самый смелый.

[indent] и это тоже бесит.

[indent] когда субин оказывается в одиночестве, то сползает на скамейку, оседая на ватных ногах. его тянет то ли рыдать, то ли курить, но он вспоминает, что забыл пачку дома на тумбочке в коридоре. а стоящий над душой в молчании енджун добивает.

[indent] — слушай, если пришел поязвить, давай... побыстрее, — субин усмехается, его глаза и лоб скрыты влажным полотенцем. — быстрее начнем, быстрее закончим. я не в настроении. серьезно. кто знает, может, реально не сдержусь и мы, наконец, уже подеремся, — субин не может представить себе то, о чем так легко говорит. вот совсем. и пусть у них странные отношения, и желание врезать енджуну с каждой секундой стремительно растет, он все равно не ощущает себя способным ударить первым. вот же. неужели в нем еще что-то осталось от наивного фаната? какая ирония. какая глупость. — чего тебе надо, а? да, мы проиграли. да, будь ты на поле, все было бы иначе. но, черт подери, если так хочешь меня спихнуть со своего места, то хватит уже тратить время на меня. потрать его на свое здоровье.

[indent] и все еще субин не может не смотреть на енджуна, который тренируется. он подглядывает, вслушивается в его споры с тренером и врачом. и невольно подмечает, что тот слишком спешит. а это никого до добра не доводило. и пусть для енджуна последний выпад субина, наверняка, прозвучит жестко (бить по больному так неправильно), он в душе и сам ждет возвращения сонбэ на поле.

[indent] вот ведь идиот.

до утра ведут разговор те, кто поймут друг друга без слов,

наш приют так тесен и мал, мы сидим к плечу плечо.

so ist es immer // hiroyuki sawano & benjamin anderson

« я, правда, думал, что это моя последняя усмешка »

падать — не больно; даже вскрикнуть не успел, лишь вытаращить глаза на стремительно приближающуюся землю. от мыслей голова потяжелела и вмиг опустела. минута тишины — глубокой и липкой. только холод собачий, коим веет от земли, пробирает до костей. лоб горячий. трава щекочет кончик носа, лезет в рот, путается с мокрой от пота челкой. волосы лезут в глаза, липнут к козелку правого уха. колено упирается в камень. вдох. нет тела: нет ощущения ног, нет боли. бок горит, как когда-то горела права рука ниже плеча. выдох.

от порыва шума закладывает уши и звенит в висках. топот копыт, воинственный крик, в котором упрямо слышится ничем не прикрытое отчаянье. вырывается, летит в небо вместе с зеленым дымом, мешаясь с клубами пыли. песок, прилетевший из-под копыт лошадей, запутался в волосах, хлынул, как вода, в уши, заскрипел на зубах... забил глотку вместе с кровью, вставшей поперек горла. глухой кашель, железный привкус под языком и ощущение травы и земли, застрявших между зубов. рукав куртки смялся, прибитый осколками камня и ошметками поднявшейся пыли. ирвин почти ничего не видит, только размытое зелено-черное пятно и... коричневое немного в стороне. собственное тяжелое дыхание мешается с жадным пыхтением. пузо завалившейся лошади раздувается и оседает. снова и снова. пар валит из ноздрей, тепло жизни уходит в холодную землю. зрачки медленно закатываются. кровь из разрыва шеи стекает, гнет травинки, мешается со спутанной жесткой гривой. ирвин то ли тонет в горьком немом смехе, то ли просто выдыхает. ирвин всегда любил лошадей. напрягается, рука беспорядочно дрожит, но не сдвигается, ни на сантиметр. дергается палец. под крики воодушевленной толпы, которые доносились даже за гигантской стеной, хранящей покой человечества долгие годы, несколько дней назад он теребил челку, почесывая за мягкими ушами, вслушивался в довольное и разнеженное бухтение. ирвин все еще дышит, пузо кобылы больше не раздувается.

тишину забытия развеивают тяжелые шаги, эхом долетает свист и грохот падающих громадных тел. сражение не закончено? восполненное сознание размножает шорох шагов. один человек превращается в сотни и тысячи павших. ровным строем, солдатским грубым маршем, они идут прямо к нему. не титаны — люди. сапоги до колен, бежевые куртки и кулаки, одеревеневшими пальцами прижатые плотно к груди до того, будто сейчас войдут в плоть кровавым штампом. пришло время отдать свое сердце. дернувшиеся пальцы, ногти впились в землю, на кулак сил не хватило. кашель. видение испаряется вместе с одышкой и взглядом, прожигающим затылок. солнце печет. ветер стих, волнение воздуха создают только дрожащие то ли от напряжения, то ли от гнева, то ли от усталости конечности выжившего. один. один из новобранцев, которых он повел в ад, перед лицом которого люди потеряли все: статус, деньги, цели, мечты, решимость.

     почему я здесь?..
ирвин смит. командор разведывательного корпуса. где-то в прошлом вскакивает на коня, сжимает единственной потной рукой кожаные поводья и перекрикивает ветер, срывая голос. в бесполезной попытке заглушить шепот мечты. и только когда стену из титанов частично перекрывает зеленый дым, а камень пробивает сначала верх крутой лошадиной шеи, а следом — в сотую долю секунды — и бок. когда рваные края белой рубашки окрашиваются в красный, он как и все думает об одном.
    почему я здесь?..
потому что ирвин смит, как ни крути, тоже... человек.

ирвин не видит, кто уцелел. но слышит и дыхание, и позвякивание лезвий, и сердце, полное негодования и ярости. губы не шевелятся, будто затвердели, как и все тело. не слушаются. не сказать и слова. но стоит ли? глаза полузакрыты, рядом с носом еле колышется трава. в полутьме бесполезной борьбы за жизнь время перестает существовать. пока новобранец сомневается, ирвин вспоминает лица погибших и неосознанно гадает, как бы они выглядели сейчас. как бы выглядели лица тех, по чьим трупам он отчаянно карабкался вверх. за правдой? или ради человечества? черт разберешь. они улыбаются? они плачут? они протестуют или... торжествуют? ирвин видит только то, что ему подсовывает мозг. ни травы, ни земли, ни трупов. лезвие с глухим звоном падает на землю, так и не вонзившись в плоть. колени новобранца обтесываются о твердь земли и мелких камней. ладонями упирается в землю, в паре десятков сантиметров от светлых волос.

ирвин дышит. остервенело, но реже и глубже, как значительно пролежавшая на берегу рыба.
а парень громко и надрывно рыдает.

«я, правда, думал, что это моя последняя усмешка».

но мертвые не чувствуют тепло.

«... капрал райвель ...»
«... вы обещали, что дадите её ...»
«... армин тоже нужен ...»
«... там, ... никого не оста ...»
«... он ...»
«... хотел добить ...»
«... может только ...»

демон.

где я? протираю глаза, проводя большими пальцами по уставшим векам. ресницы слегка щекочут кожу. комочки сонной пелены стираю и вижу линии. линии колец древесины. углубление для пера. перешептывания. приглушенный грохот. еще. и еще. сосед, неосознанно качая ногой, бьет пяткой по ножке стула. звуки такие четкие, громкие. впереди — доска. темно-зеленая, белые буквы. кусок крошащегося мела, осыпающегося на белую подставку и лежащую на ней тряпку. прямой нос, борода, голубые глаза и очки. я отчего-то неестественно... рад? сердце болит. еще один спокойный день. просто школьный кабинет. дети. учитель. отец. ничего особенного. все, как всегда.

рука вверх. на секунду мне даже показалось, что я ударился костяшками пальцев о что-то шероховатое. быстро метнул взгляд. нет. рука как рука. в воздухе, раскаленном дыханием нескольких десятков шкодливых учеников.
учитель!
да?
перевожу взгляд. отец смотрит прямо. мы оба молчим. даже отвлекшиеся ребята притихли и обернулись на нас.
ты хотел что-то спросить.
да. учитель, вы сказали, что за стенами никого нет, но... откуда нам знать?
па... па?..

а?
небо?
ой, как светит в глаза. и ничего не видно, картинка расплывается.
но откуда небо в классе?

больно. как же больно.
голос далекий, но с каждым мигом приближается, звучит со всех сторон. вертись — не вертись, а определить направление не получается, пока перед глазами не мелькает белый и бордовый. прищуривается, вглядывается. в пяти-шести метрах — ряд огромных белых зубов. челюсть, которая больше человеческого роста, переходит в мышцы. стеклянные пугающие глаза. пустые. но тут по обнаженным мышцам потекли слезы.
больно.
далекий голос прозвучал не где-то рядом, а — внутри головы.
как же больно.
распахнуты глаза.

громко и жадно втянулся воздух. от резкого света у кончиков глаз застыли слезы. прикрывшись ладонью, все равно крепко зажмурился, промычав что-то нечленораздельное. проморгался, и только после картинка обрела очертания и резкость. неспешно отвел ладонь в сторону. ясное небо, ветер, обдувающий лицо и пропотевшее с лихой тело. отпихнул сбитое тяжелое одеяло в сторону, мимолетно скосив в сторону взгляд. на соседнем спальнике лежала девушка. саша брауз, новый член отряда леви. ни одичалого ржания лошадей, ни полных ужаса криков, ни рыданий, ни мертвой тишины. и даже... рука в порядке. правая. непривычно. сжал — разжал пальцы, приподнявшись на локтях.

солнце слепило. в горле больше не было ощущения крови и песка, но грудь зажата. ирвин подавил желание сжать пальцы на горле, он и без проверок понимает, глотка забита не вырвавшимся гортанным смехом. он душит. нервный, тихий до шепота, истеричный смех потонул в стоне и перешел в кашель. горло пересохло.

— вот как, — сбито и хрипло; подтянув ноги, путаясь ступнями в скомканном одеяле, сел, оперившись локтем на приподнятое колено, и коснулся пальцами виска, — еще не все.

ирвин, прекрасно умеющий читать других и играть на чувствах окружающих, безбожно путается в своих собственных. рад он или разочарован? и важно ли это? ведь факт остается фактом: он, ирвин смит, жив и теперь титан. грохот пробитой каменной клади, железный наконечник устройства маневрирования холодно поблескивает на солнце. свист. упор подошв солдатских сапог в край и серые глаза. наклоненная набок голова и долгий, пронзительный взгляд. тоже чертовски знакомый.

— проснулся?

у ирвина много вопросов к капралу. но... сражение закончено, а, значит, время еще будет. а пока...
втянул жадно воздух до того, что мужская грудь надулось почти так же, как и лошадиное пузо посреди поля сражения. задержал дыхание и медленно выдохнул.

ирвин смотрел куда-то далеко. сквозь. к горизонту, там где солнечный свет золотил верхушки елей.

— похоже на то.

мы сидим к плечу плечо, наш приют так тесен и мал,

есть всегда о чём говорить тем, кто вместе остался в живых.